Как ранее неоднократно отмечалось в материалах НИСЭПИ, белорусское население в большинстве своем поддержало российскую позицию и по аннексии Крыма, и по вооруженным протестам в Донбассе. Сентябрьский опрос показал, что за квартал ответы белорусов на соответствующие вопросы практически не изменились. Тем не менее, из этого не следует готовность белорусов самим как-то содействовать в Украине делу, которое они вроде бы считают правым. При этом, правда, на геополитические приоритеты белорусов события в Украине влияние оказали и довольно существенное. Однако обо всем – по порядку.
Сначала – оценки событий, произошедших в Украине в марте-сентябре нынешнего года (табл. 1-5).
Пока вроде бы реакция, воспроизводящая на несколько более низком уровне реакцию российского общества: «крымнаш», в Киеве – «хунта», АТО – «карательная операция», ну и соответственно, Запад не прав в его противостоянии с Россией. Однако при изучении ответов на другие вопросы картина представляется более сложной (табл. 6).
Для сравнения: в июльском опросе Левада-центра 82% опрошенных россиян винили в гибели авиалайнера украинских силовиков, 6% – российских военных и 3% возлагали вину на донбасских ополченцев. В Беларуси доли сторонников российской и украинской версий авиакатастрофы над Донецком оказались примерно равными, в России доля первых превзошла долю вторых в 10 (!) раз. Почувствуйте разницу…
Весьма сдержаны оказались белорусские респонденты и в отношении желательности эскалации конфликта. Напомним: для 52% опрошенных украинские власти – «фашисты», а для 60% использование Украиной вооруженных сил для восстановление контроля над Донбассом – «преступление против своего народа». Так разве не должно представляться естественным большинству, что Россия должна силой воспрепятствовать этому «фашистскому преступлению»? Может и должно. Но не представляется (табл. 7).
Опять же для сравнения: в мартовском опросе Левада-центра за ввод российских войск в Украину высказывались 74% опрошенных россиян, в августовском – 41% респондентов (43% – против). По сравнению с мартом в России воинственность заметно упала, хотя отличие от белорусского отношения все равно весьма заметное: в России в августе – фактически равенство сторонников и противников полномасштабной войны (при том, что гибнуть при этом придется и россиянам), в Беларуси в сентябре первых почти вчетверо меньше, чем вторых.
Ну а уж когда речь заходит о прямом или косвенном участии Беларуси и белорусов в войне в Украине, тут налицо подавляющее большинство, не желающее этого участия ни под каким видом (табл. 8).
Здесь число сторонников разрешения – примерно такое же, как и число сторонников прямого участия войск РФ в конфликте в Украине, однако противников – заметно больше, практически трое из каждых четырех. Еще более единодушны белорусы в отрицательном отношении к участию их соотечественников в вооруженном конфликте в Донбассе как на одной, так и на другой стороне (табл. 9).
Данные табл. 2-4 и табл. 6-9 кажутся логически противоречащими друг другу, заставляющими подозревать некое лукавство респондентов. Как так – если большинство белорусов считает правым дело ДНР и ЛНР, то почему же они так неохотно верят в злодеев в погонах украинской армии, сбивших самолет, почему не мечтают о том, как русское воинство придет спасать жителей Донбасса от «карателей», почему таким большинством гонят от себя мысль об участии Беларуси в этом правом деле?
Дело в рассогласовании идеологического и практического уровней мышления. Причем, в данном случае, говоря об идеологическом уровне, мы не имеем в виду обязательно «ложное сознание». Хорошо или плохо подобное рассогласование – зависит в свою очередь от идеологической позиции, для сторонников целостности Украины – хорошо, для сторонников независимой от Украины Новороссии – плохо. Мы в данном случае фиксируем сам факт рассогласования, то, что идеологическая установка не вытесняет как прагматические, так и экзистенциальные мотивы.
Оценки белорусами аннексии Крыма и войны в Донбассе обусловлены их симпатиями к России. Но эти симпатии не означают, что Россия в представлении белорусов права всегда и во всем и, в частности, во всех аспектах конфликта на востоке Украины. Установка не прорастает в прагматику, а там получается, что самолет-то упал на территории, контролируемой сепаратистами, что до того самолеты сбивали именно они и т. д. Словом, не работает механизм уверенности, что Россия этого не сделала, потому что не могла сделать.
Ответы на вопросы табл. 7-9 показывают, что идеологическая установка не прорастает «вверх», на уровень экзистенциальных ценностей. Респондент, даже испытывающий симпатии к донбасским повстанцам, может рассуждать так: «Ну введет туда Россия войска, так это ж большая война. А вдруг Америка влезет. Тогда мировая. А мы рядом. А оно нам надо? А если еще нас втянут – то не дай Бог. Ни в коем случае. Нечего нашим туда лезть. Лучше о своей земле позаботиться».
И при формальной нелогичности ответы оказываются эмоционально, ценностно логичными, экзистенциальные ценности своего личного и национального выживания оказываются сильнее идеологической установки.
Еще один яркий пример подобного рассогласования – оценка переговоров в Минске между противоборствующими сторонами, оформленных как заседание Контактной группы ОБСЕ по Украине (табл. 10).
На что отношение к политике России в Украине повлияло заметно, так это на отношение к Евросоюзу и к России как таковой, и косвенно – на геополитический выбор. Это выбор трудно назвать целиком идеологическим, многих «евробелорусов» привлекают в Европе не столько ее ценности, сколько материальное изобилие, и выбор в пользу ЕС обусловлен у многих надеждой приобщиться к тамошнему празднику потребления. В свою очередь, немалая часть белорусов отдает предпочтение интеграции с Россией не по причине духовной близости, а в расчете на поток дешевых энергоносителей и стабильный, обжитый рынок. И все же идеологическая компонента в выборе между РФ и ЕС тоже присутствует и играет не меньшую, если не большую роль, чем прагматика.
Привлекательность европейского благосостояния за время украинского кризиса не стала ниже, поток российского дешевого газа в Беларусь за это время тоже не обмелел. И тем не менее… (табл. 11-12).
Число тех, чье отношение к России ухудшилось, оказалось примерно равным (чуть больше), чем число тех, чье отношение к РФ в результате драматических событий в Украине даже улучшилось. А вот респондентов, которые стали хуже относиться к ЕС, оказалось более чем в 8 раз (!) больше, чем тех, чье отношение к Евросоюзу улучшилось.
Однако, как было отмечено выше, это изменение лишь частично спроектировалось на отношение белорусов к перспективе интеграции с Востоком и Западом. Однако эффект проекции трудно не заметить (табл. 13-15).
По сравнению с началом года доля «евробелорусов» снизилась на 10 процентных пунктов, при этом число противников евроинтеграции Беларуси увеличилось на 15 процентных пунктов, второй квартал подряд доля этих последних превышает 50%, чего не наблюдалось последние 5 лет.
В ответах на вопрос о выборе «или-или» изменения за 9 месяцев тоже весьма показательны – пропорция оценок поменялась на противоположную, в декабре 2013 г. относительное большинство было за ЕС, в сентябре 2014 г. – за РФ. Впрочем, стоит отметить, что настрой на интеграцию с Россией несколько снизился в сравнении с мартом.
Если говорить о внешнеполитических последствиях реакции белорусов на политику России в Украине, то следует сказать, что эти последствия имели в основном идеологический характер. Белорусы не выражают особого желания, чтобы Россия начала в Украине полномасштабную войну, они тем более не желают какого-либо участия своей страны и ее граждан в кровопролитии в Донбассе. Тем не менее, поддержка большинством белорусов политики России в Украине косвенно сказалась на изменении геополитических приоритетов, число сторонников интеграции с ЕС снизилось, число сторонников интеграции с РФ – выросло по сравнению с концом минувшего года.